Elle, 7 марта 2005
		Жеральд Де Пальмас Прекрасный принц не по своей воле Все мы его знаем, но не таким, какой он есть на самом деле. Мы очарованы им, но считает ли он себя очаровательным? Это худшее, о чем только можно было его спросить. Несмотря на турне по всей Франции, встреча с молодым человеком весь божий день под сомнением. 37 лет, уже 4 альбома, один из которых знаменитый, имеющий большой успех "Marcher dans le sable", вышедший в 2000 (количество продаж превысило 1 500 000 экземпляров), неизбежно вернувший его публике. В течение 4 лет он был повсюду, сотни концертов, работа с Селин Дион над американской версией шлягера "Tomber", с Джонни, обязанным ему "Oh Marie", короче - он был полностью занят. Его новый альбом "Un homme sans racines" выходит в октябре прошлого года, обязательные закрытые кассы с проданными билетами в турне, его шарм действует всегда... Он потихоньку очаровывает толпы своими текстами в форме свидетельства трудности в любви, где он ставит себя на место истерзанного, предаваемого, сходящего с ума романтика чаще, чем на место мужественного завоевателя, супер-героя. О нем говорят как о болезненно застенчивом, его воспринимают как привлекательно скромного, с таким особенным тембром голоса, с его, бросаемым искоса, взглядом и с его видом вечного подростка. Что же в Де Пальмасе такого удивительного? Это я и собиралась выяснить. С благой целью. Когда я предложила ему босому (так как это очень сексуально) попозировать для фото, он вытаращил глаза. Тут же последовал ответ, вежливый, но окончательный: "Нет, я не могу себе это позволить, это совсем не мое". Из чего я сделала вывод, что с черным пиджаком на обнаженном торсе ничего не выйдет. А когда я ему задала самый первый вопрос: как можно настолько чувственно держать гитару... я была прямо поражена. Он все же принялся объяснять мне всю чувственность гитары, вибрирующую непосредственно рядом с вами, на которой он сочиняет свои песни, единственный инструмент, который мы видим в его руках... Я думаю о виолончели. Представляю его играющим на виолончели. Пробую: "А виолончель?" Он отвечает совершенно серьезно: "Нет, виолончель держат, располагая между ногами, но, относительно моей музыки, в этом не было бы ничего ужасного". Я сообщаю, что интервью будет вращаться вокруг того, чем он нас так заводит, он пытается не слишком изумляться, у него вырывается "hmpf", он погружается в стакан Коки. Я добавляю, что, впрочем, уже начала интервью, он опускает глаза, смотрит в другую сторону. Вот он, взгляд "а ля Жеральд". Самое первое в моем списке. Немного стесняющийся, немного ускользающий, этот образ, когда мы видим его на телеэкране, готового поскорее сбежать безо всякого на то шанса, он неотразим... "Я опускаю глаза не специально, наверное для того, чтобы не показать ведущему, как я неловко себя чувствую... Эта необходимость промо, стиля "Жеральд, вы потрясающий", вызывает во мне неловкость". Тем не менее, после того, как пережил огромный успех, не стал ли он чувствовать свободу от всех неловкостей? Он меня прерывает: "Успехом сложно управлять, это здорово, но это не делает из тебя кого-то другого, не превращаешься в супермена, всюду чувствующего себя легко из-за того, что полностью проданы диски... в конце концов - не я". Зато сцена, это совсем другое. Он говорит об этом как о прекрасном месте для интровертов, единственном, где все позволяется... А ложная робость, в таком случае? От нее освобождаются "на сцене"? Он смотрит на меня так, как будто только что услышал жуткую банальность. "Робость. Да, я такой, но это не штамп, который меня полностью характеризует, люди имеют много прослоек...". Однако, концерт Де Пальмаса, это далеко не святилище. Это танец, это ритм, это тяжкий труд. "Я дал свой первый концерт в 1995, и действительно чувствовал себя на сцене не так, как примерно через 6 лет". Ох, и все же. Я коварно продолжаю: на сцене, он помнит, как возбужденно кричат девушки? Да, он помнит. И если девушки кричат, это случается из-за чего, например? Из-за того, что происходит именно на сцене, где нужно учитывать эфемерность момента, когда потом девушки, вернувшись домой, тебя забывают. И это грустно? "Нет, это нормально..." - отвечает он честно. Хорошо. Согласна. У него это есть. Я в этом почти уверена, я даже слышала мнение Селин Дион о нем. Это представление мужчин, не отдающих себе отчета в том, что производят впечатление. Я его спрашиваю о том, чувствует ли он свою привлекательность. Изумления нет. Молчание. Он сосредотачивается, пробует улыбаться, типа мерси, приятно...: "Я ничего не чувствую... в конце концов, я не вызываю своим внешним видом связанную с этим истерию. Люди абсолютно не досаждают мне своим узнаванием, да, впрочем, это хорошо, я скорее даже боюсь внимания людей". Чувствуется, что он хочет сказать другое, Он смотрит в сторону. "Говоря откровенно, иногда... я спрашиваю себя: что происходит, мне случается говорить такое: я что, прозрачный или как?" Антигерой. Мужчина, не только не стыдящийся своих слабостей, но и афиширующий их в своих песнях. Он не знает, впечатляет это или нет, но говорить о своих сомнениях никогда не было для него проблемой. "Мрачная сторона любви, беспокойность, озабоченность, все ее знают, и никто не может слукавить, говоря, что к нему это не имеет никакого отношения... Что касается того, чтобы петь о счастье, честно говоря, я предпочитаю стремиться им жить". "Marcher dans le sable", его альбом бестселлер, объединил в красивом сборнике все самое плохое, что может происходить в любви: измену, разрыв, отказ, манипуляции... И его, в роли того, кому все это с лихвой перепадает. Но я осмеливаюсь спросить, если это так, не будет ли его стиль иметь маркетинговый эффект "Мне грустно, я хочу нежности...". Маркетинг? Мой вопрос он кажется совсем не слышит, хмурит бровь, чувствуется, что его немного раздражает прямая параллель, которую я провела между его жизнью и его песнями: "Я пишу о любви, о том, что в ней есть много мучительного, и потому, что меня это ежедневно беспокоит. Я не рассказываю конкретно о себе, это скорее мои худшие опасения, на самом деле я изгоняю то, чего боюсь. Это так сложно... быть вдвоем. Как уступать обстоятельствам, но не слишком, как никогда не верить, что все покупается, как перестраиваться, как не стать лицемерными в браке, где все будет только обманом и компромиссом..." Все-таки он женат, отец двух детей, он счастлив? "Да, но...". Крик сердца. Он говорит быстрее, объясняет, что его семья это единственное, с чем он считается, но она также и самое хрупкое, что все может однажды завтра закончится, что глубоко внутри, каждый вечер, он спрашивает себя: будет ли еще она, когда он вернется. Он заканчивает: " Я не безмятежен, но у кого есть желание жить в совершенной уверенности?" Это желание абсолюта, этот постоянный вопрос, эта чувствительность... может быть девушка прячется в нем? Он воспринимает это как огромный комплимент. Он - фан. Женщин. Потому, что "они так влияют, они не дают нам успокаиваться. Мужчины сдаются, когда их мир рушится, вы же - боретесь..." В одной его песне с нового альбома есть строчка: "Я не выдержу без тебя, нет у меня этой силы", он мне ее цитирует и кивает головой... "Это точно, без нее я мертв". Тем не менее, у него немного розовеют щеки, когда он говорит "о ней". Перед тем как уйти, я сообщаю, что его стиль всегда 17-летнего входит в мой список... Он смотрит на свой темный джемпер, на мятые брюки. Отряхивается. "Жена выбирает мне одежду и никогда не ошибается в выборе". Он добавляет, что терпеть не может слишком стильных мужчин (типа босых в костюме, к примеру...), потому, что это "Привет, как я красив". И становится ясно, что касается этого, несмотря на все мои усилия, как Филипп Шатель поет в "Emilie Jolie", он - "прекрасный принц без доспехов и без белой лошади, он во всех романах - прекрасный принц дебютант...". Он мог бы на ней играть. На виолончели, разве нет?